безумный капельмейстер Иоганнес Крейслер

Сегодня моему театральному Учителю Александру Павловичу Демидову исполнилось бы 75 лет

May. 30th, 2019 at 1:05 PM

Студенческие годы, проведённые мною под знаком Демидова, теперь кажутся сном, кем-то виденным и мне пересказанным. Александр Демидов был неким особым зодиакальным знаком, под которым также и мне привелось родиться.

Мощная энергия его интеллекта; его холмсовские худоба, проницательность, интуиция и склонность к анализу, безразличие к внешним атрибутам собственной личности; благородство, великодушие и демократизм,- вот что притягивало к Александру Демидову очень многих и разных людей.

Но не все удерживались на этой орбите: душа его, терпимая к человеческим слабостям, которых и сам он не был лишён, не смирялась с подлостью, предательством, агрессивной глупостью и невежеством. Этим он походил на ростановского Сирано.

Однако в существе его психической натуры, в его художественных вкусах, в его предпочтениях как критика, в движении собственной его судьбы, наконец,- фундамент составлял не светлый ростановский романтизм, но романтизм гофмановский – мистический и возвышенно-мрачный. Невероятно: ведущий театральный критик семидесятых годов ХХ века, мой современник, – Александр Демидов – прожил недолгую свою жизнь по духовным законам иных времён, по примеру немецких романтиков, - отбывая повинность госслужащего днём и оставаясь с собственными мечтами-фантазиями ночью. Это было фатальное совпадение, двойничество, проявлявшееся и в его жизненных драмах, и в самом способе его существования.

Круг интересов Александра Демидова в жизни и в искусстве совпадал совершенно. Этот круг включал в себя несовместимые, казалось бы, вещи. В юности превосходный спортсмен, Демидов не предал и не забыл своего увлечения, а вплёл спорт, как культурологический феномен, в канву своих художественных исследований. В статьях, лекциях и приватных беседах Демидов непостижимым образом соединял, скажем, демократизм, толерантность футбола и элитаризм и профессионально-кастовую «закрытость» классического балета. Как рассказчик и оратор он обладал редким талантом превращать изысканное искусство в увлекательный и доступный обыденному сознанию предмет, не понижая уровня самого искусства. И он же был способен разглядеть в обыденном и повседневном, непримечательном и демократичном явлении черты изысканности и благородства, признаки художественности и искусства.

Круг пристрастий Демидова-критика, несмотря на широту интересов, имел резко очерченный центр. Центром была сама личность Демидова, подтверждавшая мысль О.Уайльда о том, что истинный критик всегда пишет свою автобиографию.

Полюсами этого круга были – балет (в частности, искусство Ю.Грогоровича) и Таганка (искусство Ю.Любимова). В этом неожиданном, на первый взгляд, сочетании интересов таится секрет личности Демидова-критика, мечтавшего, как когда-то и любимый им Э.Т.А.Гофман, соединить площадную, балаганную стихию театра с элитарной сущностью музыки и балета. Эта же идея соединения массового и малодоступного была выражена уже специально, сообразно предмету, в работах Демидова, посвященных Юрию Григоровичу. Искусство балетмейстера читалось критиком как апогей московской балетной традиции – происхождение танцора-протагониста из кордебалетной среды и превращение его в героя, первого среди равных, не противопоставленного среде, его породившей. В петербургской традиции, напротив, герой, созданный и питаемый «балетным демосом»,- эгоцентричен, конфликтен, отчасти враждебен кордебалету. Эта, казалось бы, частная мысль Александра Демидова-балетного критика на самом деле очерчивала и уточняла социальные коллизии нашей собственной жизни 70-х – 80-х прошлого века, пути искусства, личную судьбу критика.

Трагизм судьбы Александра Демидова состоял в противоречии его романтически настроенной, утончённой и ранимой души-мечтательницы с идеологическим содержанием времени, в которое он жил. Его деятельная натура использовала каждый шанс, чтобы, минуя всеобщее лицемерие, воплотить собственные замыслы. Зав отделом критики журнала «Театр», сотрудники которого (не считая милого, верного и порядочного Саши Иняхина), не удостоили его смерть своим вниманием, Демидов должен был тратить много времени на чужие статьи. Он никогда не забывал тех, кто был «заражен» его личностью. Обладая незаурядным педагогическим даром, Александр Павлович создал при журнале семинар, собрал талантливо пишущую о театре молодёжь. Демидов превратил семинар в остров духовной и творческой свободы. Семинар Демидова при журнале «Театр» дарил нам в годы жестокой и подлой идеологической диктатуры единственный шанс – заявить себя в критике, не разменивая профессиональной порядочности. Администрация театроведческого факультета ГИТИСа относилась к семинару ревниво. Ещё бы! Им было и кого, и к кому ревновать!

Как настоящий подвижник, Демидов испытывал неудовлетворённость от пассивной роли критики по отношению к театру. Так, если какая-нибудь статья его даже и становилась критическим шедевром,- в самом театре это ровно ничего не меняло. Крейслерианская натура Демидова не могла с этим смириться. И вновь опыт немецких романтиков руководит его судьбой, обращает духовный взор его вспять, в прошлое, оставляет на многие годы один на один с пожизненным его кумиром – П.И.Чайковским,- которому Демидов ещё в юности посвятил диссертацию, сразу же быстро и бойко «прикрытую» присяжными советскими музыковедами. Исключением был, кажется, Генрих Орлов.

Книга Демидова «Лебединое озеро», открывшая серию «Шедевры балета», как и ряд других его книг о Чайковском, изданных «там»,- это лишь малая часть грандиозных искусствоведческих идей, разработку которых он не оставлял до конца своей жизни. В годы советского фашизма, когда из Чайковского делали «Пушкина в музыке», а аналогией был Вагнер в эпоху фашизма германского,- в эти годы об издании научных работ Демидова о Чайковском в СССР не могло быть и речи. Ведь П.И.Чайковский представал в этих работах не ходульной фигурой, нарисованной ханжливой советской традицией, а трагической личностью, чья судьба исполнена драматизма; и творчество гения русской музыки Александр Павлович выводил не из несуразного понятия «народности», а из самого склада неповторимой личности Петра Ильича, пережившего не одну душевную катастрофу …

Последним творческим прорывом неудовлетворённой души Демидова, его неуёмной натуры была театральная студия, созданная также при журнале «Театр». То, что Демидов годами говорил языком критика, историка, ученого и учителя, он решился сказать, наконец, самым дорогим ему, единственным языком. Всё выстраданное и невысказанное из того, что он чувствовал, знал и любил в искусстве и в жизни, Александр Демидов произнёс внятно и ярко языком самого театра. Особенно в двух первых своих спектаклях: «Ромео и Юлия»У.Шекспира и «Смерть Тентажиля» М.Метерлинка.

Когда-то давно, совсем давно, в первые недели моего с ним знакомства, дал он мне книжку: Игорь Глебов «П.И.Чайковский. Опыт характеристики». В этой маленькой книжке двадцатых годов ХХ века будущий академик Борис Асафьев, тогда ещё совсем молодой, высказал о Чайковском мысль, сделавшуюся для Демидова не только любимой, но, судя по всему, вещей. Асафьев писал, что великий художник в своём творчестве изживает себя, сжигает свою личность, и, сгорая, в конце концов, гибнет вовсе не от холеры или дуэли, а только лишь исполняя своё предназначение, ниспосланное свыше…

Демидов знал, что скоро умрёт. Ещё когда это никому не было видно, даже самым близким ему людям. Демидов уже ждал смерти и, может быть, торопил её.

Она пришла за ним необъяснимо быстро, как-то никто не был готов, никто не ждал.

И в последние дни он обескуражил своим поведением тех, кто хорошо знал его частную жизнь. Его детская капризность в быту вдруг обернулась неожиданной терпимостью к неудобствам многолюдной палаты, к чуждой, совсем не его круга, публике, которая теперь его окружала, к гнетущей атмосфере советских больниц. Я объясняю себе это только тем, что смерть Александр Павлович встречал со смирением верующего человека. Он до конца оставался предан идее того искусства, с которым мистически была связана его духовная жизнь. Идее трагического несовершенства и эфемерности земной жизни. Демидов верил в сказочный Джинистан, в ту самую неземную жизнь, наполненную покоем и музыкой, по которым томились души любимых его немецких романтиков, собственная его душа…

Асаф Фараджев (с) 1991

Саша Демидов с матерью Нигяр-ханум

Александр Демидов детские годы

Александр Демидов, отдел театральной критики журнала ТЕАТР, вторая половина 1970-х

Александр Демидов

"Ромео и Джульетта", Ольга Жулина, Алексей Блохин, Игорь Волков, Радий Овчинников, Юрий Попович, Тамара Джорджадзе...

программка спектакля "Ромео и Джульетта"

Александр Демидов

Александр Демидов с близким другом Юрием Григоровичем

Александр Демидов, отдел театральной критики журнала ТЕАТР, вторая половина 1970-х

Александр Демидов

Александру Демидову от Сержа Лифаря

МИТИНСКОЕ КЛАДБИЩЕ

Поиск места захоронения Александра Павловича возложили на меня. Никогда не забуду помощи Николая Губенко, который, будучи министром культуры, в разгар перестроечной неразберихи и майских праздников помог с местом на этом кладбище ...

НЕ ПОКУПАЙТЕ АРТРОДЕКС)))

Jun. 7th, 2019 at 12:49 PM

asafaradjev

РОССИЯ и рашка

Jun. 2nd, 2019 at 1:09 PM

asafaradjev

РОССИЯ

рашка

Нина Ильинична Нисс-Гольдман

May. 15th, 2019 at 6:46 PM

asafaradjev

Нина Ильинична...дорогие воспоминания моих студенческих и более поздних лет...Живший у неё в мастерской, ухаживавший за ней и хоронивший её Евгений Одинцов - мой однокурсник и близкий друг...Как часто я бывал на Масловке в мастерской Нины Ильиничны и в Жениной комнате этажом выше, ... был у них и на даче в Снегирях...
В дурацком фильме "На Верхней Масловке" Женю сыграл Е.Миронов, ни сном ни духом на него не похожий, а саму Нину Ильиничну Нисс-Гольдман весьма коряво изобразила А.Фрейндлих ((

1930. Портрет Нины Нисс-Гольдман (родилась 19 сентября 1892 года в Ростове-на-Дону в семье врача Ильи Галилеевича Рындзюна). Автор портрета - Владимир Гринберг (родился 28 января 1896 года в Ростове-на-Дону). Картина хранится в Ростовском музее ИЗО

Нисс-Гольдман Нина Ильинична 1892-1990

Портрет Н. И. Нисс-Гольдман работы художника Бориса Карафелова. Италия, частное собрание.

В начале 1980-х в мастерской Нины Ильиничны Борис написал и мой портрет. Этот портрет долго висел на стене в моей комнате, но во время ремонта был убран. Более двадцати лет я не мог его найти. Недавно нашел его в дачном шкафу. Привез в московскую мастерскую и поместил в багет под музейное стекло. Сфотографирую и опубликую

Карафелов Борис Беньяминович

Родился в 1946 г. около Ташкента. В 1969 закончил Симферопольское художественное училище. В 1969—1976 преподавал рисование в Художественной школе города Винница (Украина). В 1977—1989 преподавал живопись в Москве. Карафёлов разрабатывал эскизы декораций и костюмов для спектаклей в Театре на Таганке (Москва), Театре им. Комиссаржевской (Новочеркасск), Мерлин-театре (Будапешт) и др.

В 1990 репатриировался в Израиль. В 1992 стал лауреатом конкурса «Иш Шалом» (Иерусалим). Карафёлов — член Международной художественной ассоциации при ЮНЕСКО. Его работы представлены в Государственном Музее Изобразительных Искусств им. Пушкина (Москва), Государственном Музее Востока (Москва), Братиславском музее искусств, Рааб-галери (Лондон, Берлин), Гусфилд-Глимер галери (Чикаго), Урбан-галери (Париж, Ницца). Их также можно увидеть в частных коллекциях в Бельгии, Великобритании, Франции, Германии, Голландии, Израиле, России, Испании и США.

Борис Карафёлов живёт и работает в городе Маале-Адумим.

Семья: жена — писатель Дина Рубина, дочь — Ева Гасснер.

Н.И. Нисс-Гольдман с мужем Александром и дочкой Ниссик. 1917

Слушатели "Академи Рюсс", Париж, 1909 г. Нисс-Гольдман в центре, справа в белой рубашке - скульптор Булаковский.
(Из архива Т. Хвостенко)

Нисс-Гольдман Нина Ильинична

1892-1990

Нина в Париже. 1909.

В мастерской Нисс-Гольдман на Масловке. 1989. Слева направо: А. Шмидт, Н.И. Нисс-Гольдман, Е. Одинцов.

Джованни Джерманетто и Н.И. Нисс-Гольдман на выставке в МОСХе (Из архива Т. Хвостенко).

Я.М. Свердлов в виде каменной бабы. 1918

Зам. наркома НКВД Белобородов (Вайсбарт). 1921

Портрет писателя А.И. Солженицына. 1970

Н.И. Нисс-Гольдман на открытии выставки Льва Бруни. Слева направо: Алексей Киселев, Ольга Киселева, Нина Львовна Бруни-Киселева, Н.И. Нисс-Гольдман, Василий Бруни. (Из архива Т. Хвостенко)

Н.И. Нисс-Гольдман на итальянской визе. (Из архива Т. Хвостенко)

Профессор ВХУТЕМАСа Н.И. Нисс-Гольдман. 1920

Одна из первых членов МОССХа

Пропуск во ВХУТЕМАС

Н.И. Нисс-Гольдман. Снегири. 1960

1

Копии двух сторон удостоверения скульптора 1920 г. Всероссийский Союз Работников Искусства. Донской областной отдел. Оригинал хранится в Историческом архиве Исследовательского института Восточной Европы при Бременском Университете. (Forschungsstelle Osteuropa an der Universität Bremen)

Н.И. Нисс-Гольдман с внуком Дениской. 1939

Портрет В.Я. Брюсова. 1924

С внуком Дениской

В.Шендерович о С.Доренко

May. 12th, 2019 at 4:29 PM

asafaradjev

"Так вот, о Сергее Доренко. Не о нем самом уже, конечно, а о теплом, ностальгическом до степени влюбленности, тоне фейсбучной и радийной мемуаристики после его смерти...

Боюсь, что в очередной раз не попаду в либеральный мейнстрим, но что ж поделать: хотя бы в знак уважения к брутальному стилю покойного, на эту тему негоже говорить околичностями.

Так вот, покойный был негодяем и настаивал на этом. Эпитеты из ряда "сложный и неоднозначный" - неловкая и лишняя в случае с Доренко попытка эвфемизма: сложные и неоднозначные мы тут все.

Но не все выволакивали в федеральный эфир чужие медицинские тайны, не все разжигали национальную рознь и славили войны, не все глумились над мертвыми. Не все превращали журналистику в политические руины и гордились этим.

Киллеры бывают эффективными (собственно, ничего эффективнее киллера и не придумано). Негодяи бывают харизматичными, ничего нового в этом тоже нет. Но харизма еще никогда не отменяла понятий о добре и зле, а тембр голоса - юридической оценки содеянного. Таких харизматичных повесили в Нюрнберге несколько штук.

Смерти почти любого, даже очень плохого человека, приличествует тишина на первое время - это требование психологической гигиены и уважения к роду человеческому. Но, кажется, никакие культурные нормы еще не требуют от нас размягчения мозга... Громкое слезливое братание с покойным демонстративным негодяем накреняет систему этических координат не меньше, чем радостное улюлюканье над свежей могилой, доносящееся с противоположной стороны.

Нездорово все это. На нас дети смотрят. И те, что почутче, недоумевают, - а те, что попроще, мотают на ус, что в этом клевом мире нет ни добра, ни зла, а только тусовка, которой все похер, кроме крутизны и раскатистого баритона.

Давайте помнить себя."

(с) Виктор Шендерович 10.05.2019